О рассказе. Данное произведение показывает жизнь и нравы дворянского общества того времени.
Что послужило началом рассказа Ивана Васильевича
Девушка была красива и стройна. Высокая, статная. В ней чувствовалась порода. Он не мог не заметить ее. Ей любовались все женщины, мужчины. Она парила по залу в бело-розовом платье. Карие глаза смотрели с нежностью. Когда она улыбалась, на румяных щечках появлялись ямочки.
Это была любовь, но не физическая. Он не мечтал обладать ей, как женщиной. Варенька была недосягаема, словно богиня. В знак симпатии, девушка подарила ему перышко из веера, которым обмахивалась весь вечер.
Танец дочери и отца
Следующий танец Варенька танцевала с отцом. Это был немолодой мужчина. Полковник. Красивый, статный. Лицо военного украшали шикарные усы. Пара кружила по залу, привлекая всеобщее внимание. Иван обратил внимание на сапоги полковника: старые, изношенные до дыр. Он понял, что все средства отец тратил на единственную дочь, забывая о себе. Иван парил в облаках. Он был счастлив. Все мысли были о возлюбленной. Вернувшись домой парень долго не мог уснуть, проворачивая в голове события прошедшего дня.
Расправа над солдатом или истинное лицо отца Вареньки
Бессонница вконец измотала Ивана. Он решил прогуляться по ночному городу. Ноги сами привели к дому Вареньки. Во дворе дома играла музыка. Звуки флейты переплетались с барабанной дробью. Громкая, неприятная мелодия, раздражавшая слух. Парень видит, как через строй солдат гоняют татарина, избивая палками. Командовал парадом полковник, отец Вареньки. Он был страшен в гневе. Лицо перекошено от ненависти. Заметив Ивана, полковник сделал вид, что не знаком с ним и отвернулся.
Эпилог
Иван не мог отойти от увиденного. Сцена избиения стояла перед глазами. Он не понимал, почему все молчали. Неужели это правильно истязать человека до полусмерти. Так и не смог Иван найти оправдание жестокости полковника. Одно теперь парень знал четко, на военную службу он ни ногой. Любовь к Вареньке вместе с этим эпизодом пошла на убыль. Вот так жизнь человека перевернулась в одночасье, изменив планы и направив по другому пути.
Главные герои рассказа:
Иван Васильевич – рассказчик, поделившийся историей о своей самой сильной любви и тем, что явилось причиной её внезапного угасания. Человек, который не равнодушен к прекрасному, желающий видеть в ближнем хорошие черты, но кто не может терпеть насилие над личностью. Ему претит угнетение бедных, несчастных людей. Жалость к изувеченному солдату, пусть и провинившемуся, над которым продолжают бесчеловечно издеваться, несмотря на мольбы, не проявляя никакой милости, вводит героя в состояние отчаяния, даже до того, что он решается напиться с другом до беспамятства. Особенно юношу поражает тот факт, что руководит процессом экзекуции полковник, отец возлюбленной Вареньки. После этого он принимает решение никогда не быть военным, хотя вначале и желал этого.
Варенька – дочь полковника Петра Владиславовича, невеста Ивана Васильевича, объект его большой любви. Очень красивая, грациозная девушка с ласковым взглядом.
Отец Вареньки, полковник Петр Владиславович
– поначалу произвел хорошее впечатление на Ивана Васильевича, такое, что тот испытал даже «восторженно-нежное» чувство по отношению к нему.
Однако, очарование развеялось, когда рассказчик увидел полковника руководящим процессом избиения провинившегося беглеца-татарина, которого по приказу Петра Владиславовича каждый находившийся в строю солдат бил палками. Ни жалости, ни сострадания, одна жестокость и злоба – таким оказался на самом деле отец Вареньки.
Начало рассказа: Иван Васильевич выражает свое мнение
В одном доме шла неторопливая беседа, суть которой заключалась в том, что на поведение человека в большинстве случаев влияет внешняя среда. С этим был категорически не согласен Иван Васильевич, и, решив доказать свою правоту, начал рассказывать историю, произошедшую с ним однажды.
Любовь к Вареньке
«Был я сильно влюблен» – так начинает Иван Васильевич грустный рассказ об эпизоде своей жизни. Объектом его воздыхания оказалась Варенька, дочь полковника, Петра Владиславовича, очень красивая девушка – в свои восемнадцать лет грациозная и даже величественная. С её лица не сходила ласковая улыбка, и это еще больше пленило Ивана Васильевича. Сам он характеризует себя как богатого молодого человека, увлекающегося балами и радующегося жизни. И вот однажды, в последний день масленицы, довелось ему попасть на бал к губернаторскому предводителю.
На балу…
В этот день все было замечательно: рассказчик танцевал только с Варенькой. «Я был не только весел и доволен, я был счастлив, блажен, я был добр, я был не я, а какое-то неземное существо, не знающее зла и способное на одно добро…» – так описывает свое состояние Иван Васильевич. Любовь к дочери полковника все более и более росла в его душе. После обеда хозяйка уговорила Петра Владиславовича пройтись один тур мазурки вместе со своей дочкой, и все были в восторге от этой пары.
Герой был счастлив, и боялся только одного: чтобы что-нибудь не омрачило светлой радости, царившей в душе. К сожалению, очень скоро его опасения оправдались.
«Вся жизнь переменилась от одной ночи…»
Придя домой после бала, Иван Васильевич был настолько возбужден, что никак не мог заснуть. Тогда он еще не знал, что через несколько минут примет решение, которое окажется судьбоносным. И вроде бы ничего особенного – гонимый бессонницей, решил влюбленный юноша пройтись по городу ранним утром. Если бы он знал, во что выльется эта невинная прогулка. Душа юноши была наполнена красивой музыкой, под которую он танцевал на балу, но вдруг послышались совсем другие звуки: жесткие, нехорошие.
Приблизившись, он увидел страшную картину: навстречу шел «оголенный по пояс человек, привязанный к ружьям двух солдат, которые вели его».
Это был пойманный дезертир, которого проводили сквозь строй, и каждый солдат был обязан ударить беглеца. Порой человеческая жестокость не знает границ, и это в ярких красках постарался передать автор.
Разочарование в отце Вареньки
Страшное зрелище навсегда запечатлелось в сознании Ивана Васильевича, еще несколько часов назад считавшего полковника довольно-таки милым человеком. Сейчас он был жестоким, немилосердным, страшным. «Будешь мазать, будешь?!» – кричал Петр Владиславович на солдата, который недостаточно сильно ударил дезертира… Никто не прислушался к тихой просьбе бедного страдальца, который еле слышно шептал: «Братцы, помилосердствуйте». И приятные чувства Ивана по отношению к отцу Вареньки вмиг улетучились, оставив место горькому удивлению, разочарованию, даже потрясению. Немудрено, что молодой человек в то утро напился вместе с приятелем.
«Любовь сошла на нет…»
С той поры Иван Васильевич уже не мог относиться к Варе, как прежде. Встречая её, каждый раз он вспоминал полковника на площади. И любовь постепенно растаяла.
«Так вот отчего может измениться судьба человека» – заключил рассказчик. Увы, к величайшему сожалению, бывает и так.
Замысел автора при создании рассказа «После бала»
Бесчеловечное отношение к людям, к сожалению, было нормой в те дни. И это отчетливо понимал Лев Николаевич Толстой, который, хотя и был графом, всей душой сочувствовал страдающему народу.
На протяжении всей повести автор дает читателю повод поразмышлять над вопросом: так что же делает человека жестоким или, наоборот, добрым? Среда, где он обитает? Или все-таки что-то другое? Но может ли быть однозначным ответ на столь сложный вопрос? И каково мнение самого автора?
Позиция Льва Николаевича Толстого: на стороне моральных принципов
На протяжении всей жизни Лев Толстой испытывал мучения от того, что человек живет как безбожник, и это не может не сказываться на поведении, взглядах. Угнетение бедных богатыми, явные пороки знати и тех, кто сумел занять какое-то положение в обществе – все приводило писателя в смятение чувств. Имея потрясающий дар облекать мысли в слова, Лев Николаевич стал автором романов, повестей, рассказов, отражающих суть его переживаний. Он был убежден в том, что в человеке, несмотря на все зло, хранится некоторая «высшая разумность», заложенная Творцом. Но так ли это? Стараясь исполнять христианские заповеди, Лев Толстой не осознавал главного: весь мир лежит во зле, и собственными усилиями порок не победить. Для этого просто необходима сила Божья.
Отзывы о рассказе «После бала»
Прочитав рассказ «После бала» я была немного шокирована произошедшими там событиями. Бедный солдат, которого подвергли такой жестокой экзекуции! Что случилось с ним дальше? Неужели его так и забили до смерти? Почему сердце человека не умеет сострадать, снисходить, жалеть? На некоторые из этих вопросов я нахожу ответ в Библии: «Сердце человека зло во всякое время». К сожалению, Лев Николаевич не смирялся с таким выводом Священного Писания, а искал свои пути решения проблемы, в частности, через самоусовершенствование. Увы, это была неверная позиция».
«Можно немало рассуждать над темой жестокости, зла, угнетения слабого, которая была поднята в рассказе Льва Толстого «После бала». Однако, ясно одно: ни один автор не смог предложить ясного решения проблемы, потому что человек, не возлагающий свою надежду на Создателя, не принимающий Его законов, не сможет измениться только с помощью исполнения морального кодекса или Нагорной проповеди Иисуса Христа. Вот что по этому поводу писал очень известный евангельский проповедник Иван Степанович Проханов, который приезжал в Ясную Поляну с верующими друзьями, чтобы лично встретиться со Львом Николаевичем и побеседовать с ним: «Конечно, мы не могли убедить Толстого изменить свое мнение. Также и он не мог изменить наши убеждения и нашу веру.
После разговора с Толстым я пришел к еще большему убеждению, что спасение мира заключается в простом Евангелии. Не в части Евангелия, не даже в большей части Евангелия, но в более ясной интерпретации всего Евангелия…» Только в этом – настоящая истина!
Лев Толстой – писатель мирового значения. Например, произведения писателя неоднократно ставали поводом для кинематографических экранизаций. Литературным наследием Толстого вдохновлялись итальянские режиссеры братья Паоло и Витторио Тавиани, которые в 1990 году сняли фильм «И свет во тьме светит», а в 2001-м – «Воскресение». Оба фильма – попытка осмыслить образы и сюжеты произведений Толстого через форму кино.
«После бала» – это рассказ, который писатель написал в 1903 году. Однако произведение дошло до читателей только в 1911-м. Толстой вдохновлялся реально произошедшими событиями, поэтому основу рассказа составил случай из жизни брата Льва Николаевича. Брат автора влюбился в дочку одного из военных начальников. Страсть к девушке была сильна, и мужчина намеревался предложить избраннице руку и сердце. Однако не сделал этого, потому что однажды увидел, насколько жестоко отец девушки вел себя в отношении солдата. Поэтому справедливо будет сказать, что Толстой пишет рассказ на пересечении двух плоскостей – философии (а именно этики) и литературы, которая здесь демонстрирует способность отображения нравственных принципов автора. «После бала» заставляет задуматься над общечеловеческими вопросами жизни.
Из истории написания рассказа
Это произведение особенное не только потому, что рассказ опубликовали посмертно – в 1911 году (умер писатель в 1910-м). Также специфика текста – в буквальном реализме. Толстой написал «После бала», так сказать, по горячим следам. В основе сюжета – ситуация из жизни Сергея Толстого (1826–1904) – брата автора. Кстати, Сергея характеризовали как человека остроумного, талантливого, которому легко давались успехи.
Дорогие читатели! Предлагаем ознакомиться с в романе Льва Толстого “Война и мир”, который в контексте эпопеи воплощает совокупность черт, ассоциируемых с русским мужиком, простым крестьянином, имеющим собственную философию.
Примечательно, что ситуация, о которой говорится в рассказе, произошла еще в молодые годы Сергея. Тогда же он и поделился с братом своей историей. Варя – очаровательная, милая девушка – привлекла внимание Сергея.
Отец Вари служил военным градоначальником. Толстой серьезно увлекся девушкой, и даже собирался сделать Варю своей невестой. Но планы молодого человека так и не осуществились.
Дело в том, что однажды Сергей увидел, как зверски, с необычайной жестокостью обращается отец Вари с солдатом-беглецом, с провинившимся человеком, значительно ниже по званию.
Градоначальник злобно расправился с солдатом. Этот поступок заставил Сергея передумать вступать в родственные связи с отцом девушки. Посыл рассказа состоит в том, что гуманность – это универсальное измерение человеческой жизни, независимо от статуса и положения.
Льва Толстого поразила история Сергея, однако облечь услышанное в литературную форму писатель сумел много лет спустя, по сути – за год до смерти брата. Кроме того, под вопросом стояло и название рассказа. Толстой выбирал между несколькими вариантами, думая назвать произведение «Отцом и дочерью», «Рассказом о бале и сквозь строй», или «А вы говорите…». В итоге, писатель остановился на варианте «После бала».
В названии рассказа заключен глубокий смысл. Жизнь – неоднозначна и противоречива. С одной стороны, люди живут во дворцах, танцуют в роскошных залах, одеваются в великолепные и богатые наряды. Здесь правит бал лицемерие, манеры превращаются в вульгарность, а люди теряют человечность. С другой стороны, есть изнанка жизни – внешнее величие и роскошь скрывают неоправданно жестокие поступки и зверское обхождение с нижестоящими людьми, окаменелость человеческого сердца и отсутствие сострадания и сочувствия. Писатель желает показать, что не все люди способны принять факт такой амбивалентности жизни.
Проблематика рассказа Льва Толстого
«После бала» наполнен философским смыслом. Толстой вывел на первый план этические проблемы, ситуацию, царящую в нравственной плоскости. В произведении писатель задается вопросами о чести, нравственности, достоинстве, порядочности и справедливости. Причем, эта проблематика характерна не только для общества имперской России, но и в целом для мира.
Нравственно неоднозначный образ полковника
В центре – нравственный конфликт, который раскрывается через обращение к амбивалентности фигуры полковника. Внешность героя, безусловно, прекрасна. Полковник изображен статным, привлекательным человеком, зрелым, однако, в то же время, удивительно моложавым.
У полковника приятная наружность и строгая выправка военного служащего. Аристократичные черты и безукоризненные манеры дополнены голосом, который хочется слушать, и красиво поставленной речью. Толстой представляет полковника во время бала: манера героя держать себя завораживает, кажется, что этот человек способен добиться расположения любого гостя.
После бала, после ночи наступает утро. Поутру полковник демонстрирует совсем другую сторону своей личности. Во время исполнения служебных обязанностей герой показывает жестокость и грозность характера. Наказывая беглеца-солдата, полковник не ведает пощады. Трансформация, двойственность натуры полковника поразила юношу, собиравшегося обручиться с дочерью этого грозного человека. Юноша наблюдает казнь беглеца: это приводит к бесповоротным изменениям мировоззрения молодого героя. В глазах молодого человека зло, живущее внутри полковника, соприкоснется и с ним, если он жениться на Варе. Хоть девушка и мила, и не выказывает признаков столь же жестокого характера, все равно личное счастье и зло оказываются несоразмерными для юноши. Эти вещи не могут существовать рядом.
За описанной Толстым ситуацией скрывается философский смысл: общество демонстрирует внешнее благодушие, которое, однако, сопровождается неприятной «подкладкой» из фальши, лицемерия, потери человеческих качеств, неспособности сострадать и сочувствовать. Автор не стоит на наивной позиции: Лев Николаевич делает вывод, что эти негласные правила, царящие в обществе, эту ситуацию невозможно изменить. Но даже если трансформации невозможны, то обязанность человека (как сознательной личности) – сделать нравственный выбор между добром и злом.
Композиционные и стилистические особенности рассказа
Специфика композиции «После бала» – наличие антитезы, то есть противопоставления бала и последующей утренней казни солдата. Жанровая принадлежность произведения Толстого была нами определена выше – это рассказ. Направление, в котором написан текст, характеризуется как реализм. На самом деле, в литературе не так уж много произведений, повествование которых разворачивается в течение всего лишь одного дня. Среди тех текстов, что приходят на ум первыми, – «Улисс» Джеймса Джойса и «Идеальный муж» Оскара Уайльда.
«После бала» также описывает события, происходящие накануне казни солдата – во время танцевального вечера, и то, что произошло утром. Литературные критики говорят, что Толстой словно поместил «рассказ в рассказ», включил историю, которую читатель узнает как бы из уст юноши, и общее описание бала. Поэтому композиция рассказа включает, соответственно, экспозицию (представленную в форме диалога-подводки к основным событиям произведения), завязку (бал), кульминацию (казнь беглеца), а также развязку (в виде философского, этического вывода, сделанного молодым человеком). «Рассказ в рассказе» позволил Толстому описать сразу два исторических периода: молодость персонажа, прототипом которого выступил Сергей (1840-е годы), и конец XIX века.
Дорогие любители классики! Предлагаем ознакомиться с по главам.
Антитеза – центральный художественный прием Толстого здесь – представлена в двух вариациях. Первый случай подобного контраста читатель видит, когда сталкивается с описанием обстоятельств – бала вечером и казни утром. Второй же – в личности самого полковника, проявляющего тотально разные черты на балу и во время исполнения служебных обязанностей.
Лев Толстой написал произведение «После бала» в 1903 году, но впервые оно было напечатано в 1911 году, уже после смерти великого русского писателя. В основе рассказа лежит подлинная история, случившаяся со старшим братом писателя - Сергеем. Еще будучи студентом, Лев Николаевич жил с братьями в Казани. Его брат Сергей Николаевич был влюблен в Варвару - дочку военного градоначальника Андрея Петровича Корейши и часто приезжал к ним в гости. Но однажды Сергей Николаевич увидел, как под руководством отца Вари избивали беглого солдата. Вся картина так потрясла его, что желание жениться у молодого человека сразу же исчезло. А теперь, собственно, можно взяться за краткое содержание «После бала». Итак, несколько человек ведут светскую беседу и обо всем размышляют.
«После бала». Краткое содержание
Многоуважаемый Иван Васильевич был большой мастак на всякие рассказы. И вот, однажды, будучи среди своих друзей, он завел разговор о том, что человек не всегда может понять, что хорошо, что дурно, так как для его усовершенствования необходимо сменить его среду, мол, она человека заедает. И тут же добавил, что в его ситуации, о которой он расскажет далее, большую роль в судьбе сыграл случай, а не среда.
Иван Васильевич описывает две картины. На первой - все красиво, счастливые и наряженные гости танцуют на балу, приехав почтить дань уважения губернского предводителя, которого автор описывает очень милым и добродушным человеком, постоянно заботившимся о своей дочке Вареньке. Старик действительно очень бережно к ней относится и даже ради нее экономил на себе. Краткое содержание «После бала» отмечает то, что Танец «мазурка» отца и дочери вызывает глубокое умиление и восхищение у всей присутствующей на балу публики. Праздничную атмосферу дополняет точно перед самым Постом последний день Масленицы.
Любовь
Краткое содержание «После бала» дальше рассказывает о том, что тогда еще очень молодой Иван был по уши влюблен в красавицу Вареньку. Он и минуты не мог без нее находиться. Тогда после бала он долго не мог заснуть и все теребил в руках подаренное ею перо от веера. Однако ситуация меняется, когда он решает прогуляться по свежему воздуху. Вдалеке виднелся дом Вареньки, оттуда послышались какая-то непонятная музыка и шум. Иван решил подойти поближе и увидел там жестокую картину. Под руководством отца Вареньки происходит кровавая расправа солдат с палками над беглым солдатом-татарином, который стонал и корчился от боли, и уже представлял собою что-то красное, мокрое и неестественное.
Анализ произведения
Краткое содержание Толстого «После бала» указывает на то, что писатель в этом произведении передает свое состояние перед расставанием с формальной верой, ведь он был предан анафеме из-за своих религиозных убеждений. Писатель делает акцент на то, что казнь происходит в Прощеное Воскресенье. Этим он подчеркивает совсем немилосердный и нехристианский характер социума, так как избивается мусульманин. В этом случае христианская вера преподается в форме насилия для инаковерующих. Толстой во многом хотел видеть идеал, от этого и мучился всю жизнь со своими мыслями и желаниями. Смирение и раскаяние не было для него главным приоритетом в его христианской жизни, и он решил выбрать свой путь.
— Вот вы говорите, что человек не может сам по себе понять, что хорошо, что дурно, что все дело в среде, что среда заедает. А я думаю, что все дело в случае. Я вот про себя скажу. Так заговорил всеми уважаемый Иван Васильевич после разговора, шедшего между нами, о том, что для личного совершенствования необходимо прежде изменить условия, среди которых живут люди. Никто, собственно, не говорил, что нельзя самому понять, что хорошо, что дурно, но у Ивана Васильевича была такая манера отвечать на свои собственные, возникающие вследствие разговора мысли и по случаю этих мыслей рассказывать эпизоды из своей жизни. Часто он совершенно забывал повод, по которому он рассказывал, увлекаясь рассказом, тем более что рассказывал он очень искренно и правдиво. Так он сделал и теперь. — Я про себя скажу. Вся моя жизнь сложилась так, а не иначе, не от среды, а совсем от другого. — От чего же? — спросили мы. — Да это длинная история. Чтобы понять, надо много рассказывать. — Вот вы и расскажите. Иван Васильевич задумался, покачал головой. — Да, — сказал он. — Вся жизнь переменилась от одной ночи, или скорее утра. — Да что же было? — А было то, что был я сильно влюблен. Влюблялся я много раз, но это была самая моя сильная любовь. Дело прошлое; у нее уже дочери замужем. Это была Б..., да, Варенька Б..., — Иван Васильевич назвал фамилию. — Она и в пятьдесят лет была замечательная красавица. Но в молодости, восемнадцати лет, была прелестна: высокая, стройная, грациозная и величественная, именно величественная. Держалась она всегда необыкновенно прямо, как будто не могла иначе, откинув немного назад голову, и это давало ей, с ее красотой и высоким ростом, несмотря на ее худобу, даже костлявость, какой-то царственный вид, который отпугивал бы от нее, если бы не ласковая, всегда веселая улыбка и рта, и прелестных, блестящих глаз, и всего ее милого, молодого существа. — Каково Иван Васильевич расписывает. — Да как ни расписывай, расписать нельзя так, чтобы вы поняли, какая она была. Но не в том дело: то, что я хочу рассказать, было в сороковых годах. Был я в то время студентом в провинциальном университете. Не знаю, хорошо ли это или дурно, но не было у нас в то время в нашем университете никаких кружков, никаких теорий, а были мы просто молоды и жили, как свойственно молодости: учились и веселились. Был я очень веселый и бойкий малый, да еще и богатый. Был у меня иноходец лихой, катался с гор с барышнями (коньки еще не были в моде), кутил с товарищами (в то время мы ничего, кроме шампанского, не пили; не было денег — ничего не пили, но не пили, как теперь, водку). Главное же мое удовольствие составляли вечера и балы. Танцевал я хорошо и был не безобразен. — Ну, нечего скромничать, — перебила его одна из собеседниц. — Мы ведь знаем ваш еще дагерротипный портрет. Не то что не безобразен, а вы были красавец. — Красавец так красавец, да не в том дело. А дело в том, что во время этой моей самой сильной любви к ней был я в последний день масленицы на бале у губернского предводителя, добродушного старичка, богача-хлебосола и камергера. Принимала такая же добродушная, как и он, жена его в бархатном пюсовом платье, в брильянтовой фероньерке на голове и с открытыми старыми, пухлыми, белыми плечами и грудью, как портреты Елизаветы Петровны, Бал был чудесный: зала прекрасная, с хорами, музыканты — знаменитые в то время крепостные помещика-любителя, буфет великолепный и разливанное море шампанского. Хоть я и охотник был до шампанского, но не пил, потому что без вина был пьян любовью, но зато танцевал до упаду — танцевал и кадрили, и вальсы, и польки, разумеется, насколько возможно было, всё с Варенькой. Она была в белом платье с розовым поясом и в белых лайковых перчатках, немного не доходивших до худых, острых локтей, и в белых атласных башмачках. Мазурку отбили у меня: препротивный инженер Анисимов — я до сих пор не могу простить это ему — пригласил ее, только что она вошла, а я заезжал к парикмахеру и за перчатками и опоздал. Так что мазурку я танцевал не с ней, а с одной немочкой, за которой я немножко ухаживал прежде. Но, боюсь, в этот вечер был очень неучтив с ней, не смотрел на нее, а видел только высокую стройную фигуру в белом платье с розовым поясом, ее сияющее, зарумянившееся с ямочками лицо и ласковые, милые глаза. Не я один, все смотрели на нее и любовались ею, любовались и мужчины, и женщины, несмотря на то, что она затмила их всех. Нельзя было не любоваться. По закону, так сказать, мазурку я танцевал не с нею, но в действительности танцевал я почти все время с ней. Она, не смущаясь, через всю залу шла прямо ко мне, и я вскакивал, не дожидаясь приглашения, и она улыбкой благодарила меня за мою догадливость. Когда нас подводили к ней и она не угадывала моего качества, она, подавая руку не мне, пожимала худыми плечами и, в знак сожаления и утешения, улыбалась мне. Когда делали фигуры мазурки вальсом, я подолгу вальсировал с нею, и она, часто дыша, улыбалась и говорила мне: «Encore». И я вальсировал еще и еще и не чувствовал своего тела. — Ну, как же не чувствовали, я думаю, очень чувствовали, когда обнимали ее за талию, не только свое, но и ее тело, — сказал один из гостей. Иван Васильевич вдруг покраснел и сердито закричал почти: — Да, вот это вы, нынешняя молодежь. Вы, кроме тела, ничего не видите. В наше время было не так. Чем сильнее я был влюблен, тем бестелеснее становилась для меня она. Вы теперь видите ноги, щиколки и еще что-то, вы раздеваете женщин, в которых влюблены, для меня же, как говорил Alphonse Karr, хороший был писатель, — на предмете моей любви были всегда бронзовые одежды. Мы не то что раздевали, а старались прикрыть наготу, как добрый сын Ноя. Ну, да вы не поймете... — Не слушайте его. Дальше что? — сказал один из нас. — Да. Так вот танцевал я больше с нею и не видал, как прошло время. Музыканты уж с каким-то отчаянием усталости, знаете, как бывает в конце бала, подхватывали все тот же мотив мазурки, из гостиных поднялись уже от карточных столов папаши и мамаши, ожидая ужина, лакеи чаще забегали, пронося что-то. Был третий час. Надо было пользоваться последними минутами. Я еще раз выбрал ее, и мы в сотый раз прошли вдоль залы. — Так после ужина кадриль моя? — сказал я ей, отводя ее к месту. — Разумеется, если меня не увезут, — сказала она, улыбаясь. — Я не дам, — сказал я. — Дайте же веер, — сказала она. — Жалко отдавать, — сказал я, подавая ей белый дешевенький веер. — Так вот вам, чтоб вы не жалели, — сказала она, оторвала перышко от веера и дала мне. Я взял перышко и только взглядом мог выразить весь свой восторг и благодарность. Я был не только весел и доволен, я был счастлив, блажен, я был добр, я был не я, а какое-то неземное существо, не знающее зла и способное на одно добро. Я спрятал перышко в перчатку и стоял, не в силах отойти от нее. — Смотрите, папа просят танцевать, — сказала она мне, указывая на высокую статную фигуру ее отца, полковника с серебряными эполетами, стоявшего в дверях с хозяйкой и другими дамами. — Варенька, подите сюда, — услышали мы громкий голос хозяйки в брильянтовой фероньерке и с елисаветинскими плечами. Варенька подошла к двери, и я за ней. — Уговорите, ma chère, отца пройтись с вами. Ну, пожалуйста, Петр Владиславич, — обратилась хозяйка к полковнику. Отец Вареньки был очень красивый, статный, высокий и свежий старик. Лицо у него было очень румяное, с белыми à la Nicolas I подвитыми усами, белыми же, подведенными к усам бакенбардами и с зачесанными вперед височками, и та же ласковая, радостная улыбка, как и у дочери, была в его блестящих глазах и губах. Сложен он был прекрасно, с широкой, небогато украшенной орденами, выпячивающейся по-военному грудью, с сильными плечами и длинными стройными ногами. Он был воинский начальник типа старого служаки николаевской выправки. Когда мы подошли к дверям, полковник отказывался, говоря, что он разучился танцевать, но все-таки, улыбаясь, закинув на левую сторону руку, вынул шпагу из портупеи, отдал ее услужливому молодому человеку и, натянув замшевую перчатку на правую руку, — «надо всё по закону», — улыбаясь, сказал он, взял руку дочери и стал в четверть оборота, выжидая такт. Дождавшись начала мазурочного мотива, он бойко топнул одной ногой, выкинул другую, и высокая, грузная фигура его то тихо и плавно, то шумно и бурно, с топотом подошв и ноги об ногу, задвигалась вокруг залы. Грациозная фигура Вареньки плыла около него, незаметно, вовремя укорачивая или удлиняя шаги своих маленьких белых атласных ножек. Вся зала следила за каждым движением пары. Я же не только любовался, но с восторженным умилением смотрел на них. Особенно умилили меня его сапоги, обтянутые штрипками, — хорошие опойковые сапоги, но не модные, с острыми, а старинные, с четвероугольными носками и без каблуков, Очевидно, сапоги были построены батальонным сапожником. «Чтобы вывозить и одевать любимую дочь, он не покупает модных сапог, а носит домодельные», — думал я, и эти четвероугольные носки сапог особенно умиляли меня. Видно было, что он когда-то танцевал прекрасно, но теперь был грузен, и ноги уже не были достаточно упруги для всех тех красивых и быстрых па, которые он старался выделывать. Но он все-таки ловко прошел два круга. Когда же он, быстро расставив ноги, опять соединил их и, хотя и несколько тяжело, упал на одно колено, а она, улыбаясь и поправляя юбку, которую он зацепил, плавно прошла вокруг него, все громко зааплодировали. С некоторым усилием приподнявшись, он нежно, мило обхватил дочь руками за уши и, поцеловав в лоб, подвел ее ко мне, думая, что я танцую с ней. Я сказал, что не я ее кавалер. — Ну, все равно, пройдитесь теперь вы с ней, — сказал он, ласково улыбаясь и вдевая шпагу в портупею. Как бывает, что вслед за одной вылившейся из бутылки каплей содержимое ее выливается большими струями, так и в моей душе любовь к Вареньке освободила всю скрытую в моей душе способность любви. Я обнимал в то время весь мир своей любовью. Я любил и хозяйку в фероньерке, с ее елисаветинским бюстом, и ее мужа, и ее гостей, и ее лакеев, и даже дувшегося на меня инженера Анисимова. К отцу же ее, с его домашними сапогами и ласковой, похожей на нее, улыбкой, я испытывал в то время какое-то восторженно-нежное чувство. Мазурка кончилась, хозяева просили гостей к ужину, но полковник Б. отказался, сказав, что ему надо завтра рано вставать, и простился с хозяевами. Я было испугался, что и ее увезут, но она осталась с матерью. После ужина я танцевал с нею обещанную кадриль, и, несмотря на то, что был, казалось, бесконечно счастлив, счастье мое все росло и росло. Мы ничего не говорили о любви. Я не спрашивал ни ее, ни себя даже о том, любит ли она меня. Мне достаточно было того, что я любил ее. И я боялся только одного, чтобы что-нибудь не испортило моего счастья. Когда я приехал домой, разделся и подумал о сне, я увидал, что это совершенно невозможно. У меня в руке было перышко от ее веера и целая ее перчатка, которую она дала мне, уезжая, когда садилась в карету и я подсаживал ее мать и потом ее. Я смотрел на эти вещи и, не закрывая глаз, видел ее перед собой то в ту минуту, когда она, выбирая из двух кавалеров, угадывает мое качество, и слышу ее милый голос, когда говорит: «Гордость? да?» — и радостно подает мне руку или когда за ужином пригубливает бокал шампанского и исподлобья смотрит на меня ласкающими глазами. Но больше всего я вижу ее в паре с отцом, когда она плавно двигается около него и с гордостью и радостью и за себя и за него взглядывает на любующихся зрителей. И я невольно соединяю его и ее в одном нежном, умиленном чувстве. Жили мы тогда одни с покойным братом. Брат и вообще не любил света и не ездил на балы, теперь же готовился к кандидатскому экзамену и вел самую правильную жизнь. Он спал. Я посмотрел на его уткнутую в подушку и закрытую до половины фланелевым одеялом голову, и мне стало любовно жалко его, жалко за то, что он не знал и не разделял того счастья, которое я испытывал. Крепостной наш лакей Петруша встретил меня со свечой и хотел помочь мне раздеваться, но я отпустил его. Вид его заспанного лица с спутанными волосами показался мне умилительно трогательным. Стараясь не шуметь, я на цыпочках прошел в свою комнату и сел на постель. Нет, я был слишком счастлив, я не мог спать. Притом мне жарко было в натопленных комнатах, и я, не снимая мундира, потихоньку вышел в переднюю, надел шинель, отворил наружную дверь и вышел на улицу. С бала я уехал в пятом часу, пока доехал домой, посидел дома, прошло еще часа два, так что, когда я вышел, уже было светло. Была самая масленичная погода, был туман, насыщенный водою снег таял на дорогах, и со всех крыш капало. Жили Б. тогда на конце города, подле большого поля, на одном конце которого было гулянье, а на другом — девический институт. Я прошел наш пустынный переулок и вышел на большую улицу, где стали встречаться и пешеходы, и ломовые с дровами на санях, достававших полозьями до мостовой. И лошади, равномерно покачивающие под глянцевитыми дугами мокрыми головами, и покрытые рогожками извозчики, шлепавшие в огромных сапогах подле возов, и дома улицы, казавшиеся в тумане очень высокими, — все было мне особенно мило и значительно. Когда я вышел на поле, где был их дом, я увидал в конце его, по направлению гулянья, что-то большое, черное и услыхал доносившиеся оттуда звуки флейты и барабана. В душе у меня все время пело и изредка слышался мотив мазурки. Но это была какая-то другая, жесткая, нехорошая музыка. «Что это такое?» — подумал я и по проезженной посередине поля скользкой дороге пошел по направлению звуков. Пройдя шагов сто, я из-за тумана стал различать много черных людей. Очевидно, солдаты. «Верно, ученье», — подумал я и вместе с кузнецом в засаленном полушубке и фартуке, несшим что-то и шедшим передо мной, подошел ближе. Солдаты в черных мундирах стояли двумя рядами друг против друга, держа ружья к ноге, и не двигались. Позади их стояли барабанщик и флейтщик и не переставая повторяли всё ту же неприятную, визгливую мелодию. — Что это они делают? — спросил я у кузнеца, остановившегося рядом со мною. — Татарина гоняют за побег, — сердито сказал кузнец, взглядывая в дальний конец рядов. Я стал смотреть туда же и увидал посреди рядов что-то страшное, приближающееся ко мне. Приближающееся ко мне был оголенный по пояс человек, привязанный к ружьям двух солдат, которые вели его. Рядом с ним шел высокий военный в шинели и фуражке, фигура которого показалась мне знакомой. Дергаясь всем телом, шлепая ногами по талому снегу, наказываемый, под сыпавшимися с обеих сторон на него ударами, подвигался ко мне, то опрокидываясь назад — и тогда унтер-офицеры, ведшие его за ружья, толкали его вперед, то падая наперед — и тогда унтер-офицеры, удерживая его от падения, тянули его назад. И не отставая от него, шел твердой, подрагивающей походкой высокий военный. Это был ее отец, с своим румяным лицом и белыми усами и бакенбардами. При каждом ударе наказываемый, как бы удивляясь, поворачивал сморщенное от страдания лицо в ту сторону, с которой падал удар, и, оскаливая белые зубы, повторял какие-то одни и те же слова. Только когда он был совсем близко, я расслышал эти слова. Он не говорил, а всхлипывал: «Братцы, помилосердуйте. Братцы, помилосердуйте». Но братцы не милосердовали, и, когда шествие совсем поравнялось со мною, я видел, как стоявший против меня солдат решительно выступил шаг вперед и, со свистом взмахнув палкой, сильно шлепнул ею по спине татарина. Татарин дернулся вперед, но унтер-офицеры удержали его, и такой же удар упал на него с другой стороны, и опять с этой, и опять с той. Полковник шел подле, и, поглядывая то себе под ноги, то на наказываемого, втягивал в себя воздух, раздувая щеки, и медленно выпускал его через оттопыренную губу. Когда шествие миновало то место, где я стоял, я мельком увидал между рядов спину наказываемого. Это было что-то такое пестрое, мокрое, красное, неестественное, что я не поверил, чтобы это было тело человека. — О Господи, — проговорил подле меня кузнец. Шествие стало удаляться, все так же падали с двух сторон удары на спотыкающегося, корчившегося человека, и все так же били барабаны и свистела флейта, и все так же твердым шагом двигалась высокая, статная фигура полковника рядом с наказываемым. Вдруг полковник остановился и быстро приблизился к одному из солдат. — Я тебе помажу, — услыхал я его гневный голос. — Будешь мазать? Будешь? И я видел, как он своей сильной рукой в замшевой перчатке бил по лицу испуганного малорослого, слабосильного солдата за то, что он недостаточно сильно опустил свою палку на красную спину татарина. — Подать свежих шпицрутенов! — крикнул он, оглядываясь, и увидел меня. Делая вид, что он не знает меня, он, грозно и злобно нахмурившись, поспешно отвернулся. Мне было до такой степени стыдно, что, не зная, куда смотреть, как будто я был уличен в самом постыдном поступке, я опустил глаза и поторопился уйти домой. Всю дорогу в ушах у меня то била барабанная дробь и свистела флейта, то слышались слова: «Братцы, помилосердуйте», то я слышал самоуверенный, гневный голос полковника, кричащего: «Будешь мазать? Будешь?» А между тем на сердце была почти физическая, доходившая до тошноты, тоска, такая, что я несколько раз останавливался, и мне казалось, что вот-вот меня вырвет всем тем ужасом, который вошел в меня от этого зрелища. Не помню, как я добрался домой и лег. Но только стал засыпать, услыхал и увидел опять все и вскочил. «Очевидно, он что-то знает такое, чего я не знаю, — думал я про полковника. — Если бы я знал то, что он знает, я бы понимал и то, что я видел, и это не мучило бы меня». Но сколько я ни думал, я не мог понять того, что знает полковник, и заснул только к вечеру, и то после того, как пошел к приятелю и напился с ним совсем пьян. Что ж, вы думаете, что я тогда решил, что то, что я видел, было — дурное дело? Ничуть. «Если это делалось с такой уверенностью и признавалось всеми необходимым, то, стало быть, они знали что-то такое, чего я не знал», — думал я и старался узнать это. Но сколько ни старался — и потом не мог узнать этого. А не узнав, не мог поступить в военную службу, как хотел прежде, и не только не служил в военной, но нигде не служил и никуда, как видите, не годился. — Ну, это мы знаем, как вы никуда не годились, — сказал один из нас. — Скажите лучше: сколько бы людей никуда не годились, кабы вас не было. — Ну, это уж совсем глупости, — с искренней досадой сказал Иван Васильевич. — Ну, а любовь что? — спросили мы. — Любовь? Любовь с этого дня пошла на убыль. Когда она, как это часто бывало с ней, с улыбкой на лице, задумывалась, я сейчас же вспоминал полковника на площади, и мне становилось как-то неловко и неприятно, и я стал реже видаться с ней. И любовь так и сошла на нет. Так вот какие бывают дела и от чего переменяется и направляется вся жизнь человека. А вы говорите... — закончил он.