Иван Тимофеевич, главный герой и он же рассказчик, останавливается на долгих полгода в глухой деревушке. Из развлечений ему здесь доступны лишь общение с крестьянами да охота. Во время очередной вылазки в лес герой, заблудившись, натыкается на избушку старой ведьмы Майнулихи и её внучки юной Олеси. Девушка помогает Ивану Тимофеевичу найти дорогу. Он очарован её простотой и естественностью.
Весной Олеся и Иван Тимофеевич начинают встречаться. Затем их встречи прерываются из-за болезни героя, но, когда тот приходит вновь, чувства между ним и юной девой достигают апогея. Олеся знает, что добром эти встречи не закончатся, но не может противиться любви. Ведь Иван Тимофеевич зовёт её замуж, а девушке очень хочется быть с ним. Она даже решается сходить в церковь, но местные бабы устраивают над ней расправу. После этого Мануйлихе и Олесе не остаётся ничего как срочно уехать. Влюблённые разлучаются. Иван Тимофеевич заходит в избу, где первый раз встретил Олесю, но находит лишь её красные бусы
Одним из первых крупных произведений Александра Куприна стала повесть «Олеся». Повесть была написана в 1898 году и в том же году опубликована. Сам автор считал это произведение одной из лучших своих работ. «Олеся» 3 раза экранизировалась: в 1915, в 1956 (фильм назывался «Колдунья») и в 1971 годах.
Молодой барин Иван Тимофеевич, от лица которого ведётся повествование, приезжает в небольшой населённый пункт на окраине Волынского Полесья. Барину скучно в глухой деревне после городской жизни. Он пытается подружиться с местными жителями: обучает грамоте своего слугу, занимается лечением. Однако ни одно из этих занятий не сближает «чужака» с населением деревни. Иван Тимофеевич начинает заниматься охотой. Слуга барина Ярмола рассказывает своему хозяину о том, что в местном лесу живёт колдунья Мануйлиха со своей внучкой, а неожиданно поднявшийся ветер приписывает чёрной магии старой ведьмы. Через несколько дней барин случайно сбивается с пути на охоте. Пытаясь найти обратную дорогу, он выходит на избушку Мануйлихи. Иван Тимофеевич знакомится с Олесей, внучкой колдуньи. Девушка помогает барину выйти из леса.
Главный герой долго не мог забыть свою новую знакомую. Через некоторое время он возвращается в лес, чтобы найти Олесю. Барин хочет, чтобы девушка погадала ему. Колдунья предвещает главному герою одиночество, желание свести счёты с жизнью и большую любовь с темноволосой женщиной. Однако даже любовь не сможет дать счастья. Та, которую полюбит Иван Тимофеевич, будет страдать и примет позор. Олеся утверждает, что у барина слишком ленивое сердце, а значит, любить по-настоящему, самоотверженно он не умеет. Главный герой не верит ни в гадания, ни в сверхъестественные силы, которые приписывают Мануйлихе и её внучке. Единственная цель его прихода в лесную избушку – вновь увидеть юную колдунью.
Иван Тимофеевич и Олеся начинают тайно встречаться, несмотря на протесты Мануйлихи. Главный герой спасает возлюбленную и её бабушку от урядника Евпсихия Африкановича, который пытается выселить «ведьм» из их дома. Иван Тимофеевич подкупает урядника и уговаривает его оставить женщин в покое. Узнав об этом, гордая Олеся обиделась. Между влюблёнными происходит размолвка. Затем главный герой заболевает. В течение недели он не видится с Олесей. После выздоровления Иван Тимофеевич продолжает встречаться с колдуньей. Молодой барин знает, что ему скоро предстоит возвращение в город и предлагает Олесе обвенчаться и уехать с ним. Девушка не согласна. Ни одна женщина в её роду не венчалась, ведь душа колдуньи принадлежит Сатане.
Главный герой на некоторое время вынужден уехать в соседнюю деревню. Вернувшись, он узнаёт о том, что возле церкви местные жители избили колдунью. Ей удалось вырваться и убежать в лес. Иван Тимофеевич спешит в лесную избушку, понимая, что крестьяне напали именно на Олесю. Придя домой к любимой, он находит девушку избитой. Олеся решила пойти в церковь, чтобы порадовать Ивана Тимофеевича. Крестьяне же приняли поступок ведьмы как вызов. Колдунья не должна осквернять своим присутствием святое место. После службы на Олесю напали и избили. Иван Тимофеевич предлагает привести доктора, но девушка отказывается. Молодая колдунья сообщает главному герою, что они с бабушкой скоро переедут, чтобы не навлечь на себя ещё больший гнев крестьян. Олеся хочет расстаться с Иваном Тимофеевичем, чтобы их роман не навлёк беду на обоих. Девушка сожалеет только об одном: у неё не будет ребёнка от любимого человека.
Той же ночью в деревне была гроза с градом, из-за которой погиб весь урожай. Ярмола предлагает барину немедленно уехать. Крестьяне уверены, что грозу устроила старая колдунья, чтобы отмстить за внучку. В деревне уже известно о романе Олеси и приезжего барина. Ивану Тимофеевичу тоже могут устроить расправу. Главный герой решил послушать доброго совета. Перед отъездом Иван Тимофеевич решил навестить Олесю ещё раз. Однако Мануйлиха и её внучка уже успели уехать. Словно посылая любимому прощальный привет, Олеся оставила в избушке свои красные бусы.
Характеристика персонажей
Характеристику главному герою даёт сама Олеся. Иван Тимофеевич не проявляет заносчивости по отношению к простым людям, пытаясь стать им другом. Он способен на добро и сочувствие. Тем не менее, как отмечает лесная ведьма, у барина «ленивое сердце». Будучи человеком порядочным, он предлагает Олесе официальный брак. Но при первом же её отказе отступает, не стремясь отстоять свою любовь.
Ко многим действиям Ивана Тимофеевича побуждает скука. Не имея возможности жить той жизнью, которую он вёл в городе, главный герой пытается чем-то себя развлечь. В конце концов, главным развлечением барина становится колдунья. Иван Тимофеевич отдаёт предпочтение именно этой девушки из-за её непохожести на других деревенских женщин. Она отличается от обычных крестьянок и в то же время не принадлежит тому обществу, к которому привык главный герой. Роман с ведьмой для Ивана Тимофеевича окутан мистикой, несмотря на то, что он не верит в сверхспособности девушки.
Предложение, которое главный герой делает Олесе, носит чисто символический характер. Вступив в близкие отношения с девушкой, Иван Тимофеевич считает себя обязанным на ней жениться. Однако барин знает заранее: честная бескорыстная Олеся ни за что не согласится стать его женой.
Знакомы ли вы с – уникального русского писателя первой половины ХХ века, автора таких известных произведений как “Олеся”, “Гранатовый браслет” и “Кадеты”?
Обратите внимание на известное произведение , изображающее тайные и порочные стороны высшего общества, людей, оказавшихся в ловушке собственных страстей и слабостей.
Иван Тимофеевич описывает главную героиню, как красивую и сильную девушку. Несмотря на свою малограмотность, Олеся очень умна. Главный герой отмечает, что молодая колдунья обладала гибким умом и деликатностью, благодаря чему их отношения складывались весьма гармонично.
В отличие от Ивана Тимофеевича, Олеся не эгоистична в любви. Лесная ведьма прекрасно понимает, что такой девушке, как она, не место в высшем обществе. Барин должен жениться на равной. Олеся, не задумываясь, отказывается от своей любви ради блага её возлюбленного.
Жители деревни ненавидят ведьму за силу, красоту и независимость, которые ей присущи. Любое несчастье (метель, гроза и т. д.) приписывается действиям колдуньи. Девушка не скована религиозными запретами, так как считает, что её душа с самого рождения принадлежит дьяволу, и это нельзя никак исправить. Отсутствие запретов помогает ей быть свободной в любви.
Символы в повести
Автор обращает внимание на главный символ повести «Олеся» только в конце повествования. Им становятся бусы лесной колдуньи. Ярко-красный цвет украшения символизирует независимый характер девушки. Олесю, как и её бусы, трудно не заметить. И причиной этому не красота или сверхъестественные способности, а внутренняя сила и бесстрашие, идущие из самого сердца ведьмы.
Красный цвет как символ
Красный цвет – символ страстной любви, которая захватывает Олесю, делает её ещё смелее и прекраснее. Однако есть у красного цвета и другие значения: кровь, самопожертвование. Любовь заставляет девушку бросить вызов окружающим и пойти в церковь, куда она раньше зайти не решалась, опасаясь «расплаты». Дерзкий поступок привёл к несчастью (крови).
Происшествие заставляет Олесю принять нелёгкое решение – отказаться от самого дорогого ей человека. Дальнейшие отношения между барином и просто лесной девушкой, имеющей славу колдуньи, не могут иметь счастливого финала. Олеся жертвует своими интересами, в первую очередь, ради блага Ивана Тимофеевича.
I
Мой слуга, повар и спутник по охоте – полесовщик Ярмола вошел в комнату, согнувшись под вязанкой дров, сбросил ее с грохотом на пол и подышал на замерзшие пальцы.
– У, какой ветер, паныч, на дворе, – сказал он, садясь на корточки перед заслонкой. – Нужно хорошо в грубке протопить. Позвольте запалочку, паныч.
– Значит, завтра на зайцев не пойдем, а? Как ты думаешь, Ярмола?
– Нет… не можно… слышите, какая завируха. Заяц теперь лежит и – а ни мур-мур… Завтра и одного следа не увидите.
Судьба забросила меня на целых шесть месяцев в глухую деревушку Волынской губернии, на окраину Полесья, и охота была единственным моим занятием и удовольствием. Признаюсь, в то время, когда мне предложили ехать в деревню, я вовсе не думал так нестерпимо скучать. Я поехал даже с радостью. «Полесье… глушь… лоно природы… простые нравы… первобытные натуры, – думал я, сидя в вагоне, – совсем незнакомый мне народ, со странными обычаями, своеобразным языком… и уж, наверно, какое множество поэтических легенд, преданий и песен!» А я в то время (рассказывать, так все рассказывать) уже успел тиснуть в одной маленькой газетке рассказ с двумя убийствами и одним самоубийством и знал теоретически, что для писателей полезно наблюдать нравы.
Но… или перебродские крестьяне отличались какой-то особенной, упорной несообщительностью, или я не умел взяться за дело, – отношения мои с ними ограничивались только тем, что, увидев меня, они еще издали снимали шапки, а поравнявшись со мной, угрюмо произносили: «Гай буг», что должно было обозначать: «Помогай Бог». Когда же я пробовал с ними разговориться, то они глядели на меня с удивлением, отказывались понимать самые простые вопросы и все порывались целовать у меня руки – старый обычай, оставшийся от польского крепостничества.
Книжки, какие у меня были, я все очень скоро перечитал. От скуки – хотя это сначала казалось мне неприятным – я сделал попытку познакомиться с местной интеллигенцией в лице ксендза, жившего за пятнадцать верст, находившегося при нем «пана органиста», местного урядника и конторщика соседнего имения из отставных унтер-офицеров, но ничего из этого не вышло.
Потом я пробовал заняться лечением перебродских жителей. В моем распоряжении были: касторовое масло, карболка, борная кислота, йод. Но тут, помимо моих скудных сведений, я наткнулся на полную невозможность ставить диагнозы, потому что признаки болезни у всех моих пациентов были всегда одни и те же: «в сере́дине болит» и «ни есть, ни пить не можу».
Приходит, например, ко мне старая баба. Вытерев со смущенным видом нос указательным пальцем правой руки, она достает из-за пазухи пару яиц, причем на секунду я вижу ее коричневую кожу, и кладет их на стол. Затем она начинает ловить мои руки, чтобы запечатлеть на них поцелуй. Я прячу руки и убеждаю старуху: «Да полно, бабка… оставь… я не поп… мне это не полагается… Что у тебя болит?»
– В сере́дине у меня болит, панычу, в самой что ни на есть сере́дине, так что даже ни пить, ни есть не можу.
– Давно это у тебя сделалось?
– А я знаю? – отвечает она также вопросом. – Так и печет и печет. Ни пить, ни есть не можу.
И сколько я ни бьюсь, более определенных признаков болезни не находится.
– Да вы не беспокойтесь, – посоветовал мне однажды конторщик из унтеров, – сами вылечатся. Присохнет, как на собаке. Я, доложу вам, только одно лекарство употребляю – нашатырь. Приходит ко мне мужик. «Что тебе?» – «Я, говорит, больной»… Сейчас же ему под нос склянку нашатырного спирту. «Нюхай!» Нюхает… «Нюхай еще… сильнее!..» Нюхает… «Что, легче?» – «Як будто полегшало…» – «Ну, так и ступай с Богом».
К тому же мне претило это целование рук (а иные так прямо падали в ноги и изо всех сил стремились облобызать мои сапоги). Здесь сказывалось вовсе не движение признательного сердца, а просто омерзительная привычка, привитая веками рабства и насилия. И я только удивлялся тому же самому конторщику из унтеров и уряднику, глядя, с какой невозмутимой важностью суют они в губы мужикам свои огромные красные лапы…
Мне оставалась только охота. Но в конце января наступила такая погода, что и охотиться стало невозможно. Каждый день дул страшный ветер, а за ночь на снегу образовывался твердый, льдистый слой наста, по которому заяц пробегал, не оставляя следов. Сидя взаперти и прислушиваясь к вою ветра, я тосковал страшно. Понятно, я ухватился с жадностью за такое невинное развлечение, как обучение грамоте полесовщика Ярмолы.
Началось это, впрочем, довольно оригинально. Я однажды писал письмо и вдруг почувствовал, что кто-то стоит за моей спиной. Обернувшись, я увидел Ярмолу, подошедшего, как и всегда, беззвучно в своих мягких лаптях.
– Что тебе, Ярмола? – спросил я.
– Да вот дивлюсь, как вы пишете. Вот бы мне так… Нет, нет… не так, как вы, – смущенно заторопился он, видя, что я улыбаюсь… – Мне бы только мое фамилие…
– Зачем это тебе? – удивился я… (Надо заметить, что Ярмола считается самым бедным и самым ленивым мужиком во всем Переброде: жалованье и свой крестьянский заработок он пропивает; таких плохих волов, как у него, нет нигде в окрестности. По моему мнению, ему-то уж ни в каком случае не могло понадобиться знание грамоты.) Я еще раз спросил с сомнением: – Для чего же тебе надо уметь писать фамилию?
– А видите, какое дело, паныч, – ответил Ярмола необыкновенно мягко, – ни одного грамотного нет у нас в деревне. Когда бумагу какую нужно подписать, или в волости дело, или что… никто не может… Староста печать только кладет, а сам не знает, что в ней напечатано… То хорошо было бы для всех, если бы кто умел расписаться.
Такая заботливость Ярмолы – заведомого браконьера, беспечного бродяги, с мнением которого никогда даже не подумал бы считаться сельский сход, – такая заботливость его об общественном интересе родного села почему-то растрогала меня. Я сам предложил давать ему уроки. И что же это была за тяжкая работа – все мои попытки выучить его сознательному чтению и письму! Ярмола, знавший в совершенстве каждую тропинку своего леса, чуть ли не каждое дерево, умевший ориентироваться днем и ночью в каком угодно месте, различавший по следам всех окрестных волков, зайцев и лисиц, – этот самый Ярмола никак не мог представить себе, почему, например, буквы «м» и «а» вместе составляют «ма». Обыкновенно над такой задачей он мучительно раздумывал минут десять, а то и больше, причем его смуглое худое лицо с впалыми черными глазами, все ушедшее в жесткую черную бороду и большие усы, выражало крайнюю степень умственного напряжения.
– Ну скажи, Ярмола, – «ма». Просто только скажи – «ма», – приставал я к нему. – Не гляди на бумагу, гляди на меня, вот так. Ну, говори – «ма»…
Тогда Ярмола глубоко вздыхал, клал на стол указку и произносил грустно и решительно:
– Нет… Не могу…
– Как же не можешь? Это же ведь так легко. Скажи просто-напросто – «ма», вот как я говорю.
– Нет… не могу, паныч… забыл…
Все методы, приемы и сравнения разбивались об эту чудовищную непонятливость. Но стремление Ярмолы к просвещению вовсе не ослабевало.
– Мне бы только мою фамилию! – застенчиво упрашивал он меня. – Больше ничего не нужно. Только фамилию: Ярмола Попружук – и больше ничего.
Отказавшись окончательно от мысли выучить его разумному чтению и письму, я стал учить его подписываться механически. К моему великому удивлению, этот способ оказался наиболее доступным Ярмоле, так что к концу второго месяца мы уже почти осилили фамилию. Что же касается до имени, то его ввиду облегчения задачи мы решили совсем отбросить.
По вечерам, окончив топку печей, Ярмола с нетерпением дожидался, когда я позову его.
– Ну, Ярмола, давай учиться, – говорил я.
Он боком подходил к столу, облокачивался на него локтями, просовывал между своими черными, заскорузлыми, несгибающимися пальцами перо и спрашивал меня, подняв кверху брови:
– Писать?
Ярмола довольно уверенно чертил первую букву – «П» (эта буква у нас носила название: «два стояка и сверху перекладина»); потом он смотрел на меня вопросительно.
– Что ж ты не пишешь? Забыл?
– Забыл… – досадливо качал головой Ярмола.
– Эх, какой ты! Ну, ставь колесо.
– А-а! Колесо, колесо!.. Знаю… – оживлялся Ярмола и старательно рисовал на бумаге вытянутую вверх фигуру, весьма похожую очертаниями на Каспийское море. Окончивши этот труд, он некоторое время молча любовался им, наклоняя голову то на левый, то на правый бок и щуря глаза.
– Подождите немного, панычу… сейчас.
Минуты две он размышлял и потом робко спрашивал:
– Так же, как первая?
– Верно. Пиши.
Так мало-помалу мы добрались до последней буквы – «к» (твердый знак мы отвергли), которая была у нас известна как «палка, а посредине палки кривуля хвостом набок».
– А что вы думаете, панычу, – говорил иногда Ярмола, окончив свой труд и глядя на него с любовной гордостью, – если бы мне еще месяцев с пять или шесть поучиться, я бы совсем хорошо знал. Как вы скажете?
II
Ярмола сидел на корточках перед заслонкой, перемешивая в печке уголья, а я ходил взад и вперед по диагонали моей комнаты. Из всех двенадцати комнат огромного помещичьего дома я занимал только одну, бывшую диванную. Другие стояли запертыми на ключ, и в них неподвижно и торжественно плесневела старинная штофная мебель, диковинная бронза и портреты XVIII столетия.
Ветер за стенами дома бесился, как старый озябший голый дьявол. В его реве слышались стоны, визг и дикий смех. Метель к вечеру расходилась еще сильнее. Снаружи кто-то яростно бросал в стекла окон горсти мелкого сухого снега. Недалекий лес роптал и гудел с непрерывной, затаенной, глухой угрозой…
Ветер забирался в пустые комнаты и в печные воющие трубы, и старый дом, весь расшатанный, дырявый, полуразвалившийся, вдруг оживлялся странными звуками, к которым я прислушивался с невольной тревогой. Вот точно вздохнуло что-то в белой зале, вздохнуло глубоко, прерывисто, печально. Вот заходили и заскрипели где-то далеко высохшие гнилые половицы под чьими-то тяжелыми и бесшумными шагами. Чудится мне затем, что рядом с моей комнатой, в коридоре, кто-то осторожно и настойчиво нажимает на дверную ручку и потом, внезапно разъярившись, мчится по всему дому, бешено потрясая всеми ставнями и дверьми, или, забравшись в трубу, скулит так жалобно, скучно и непрерывно, то поднимая все выше, все тоньше свой голос, до жалобного визга, то опуская его вниз, до звериного рычанья. Порою Бог весть откуда врывался этот страшный гость и в мою комнату, пробегал внезапным холодом у меня по спине и колебал пламя лампы, тускло светившей под зеленым бумажным, обгоревшим сверху абажуром.
На меня нашло странное, неопределенное беспокойство. Вот, думалось мне, сижу я глухой и ненастной зимней ночью в ветхом доме, среди деревни, затерявшейся в лесах и сугробах, в сотнях верст от городской жизни, от общества, от женского смеха, от человеческого разговора… И начинало мне представляться, что годы и десятки лет будет тянуться этот ненастный вечер, будет тянуться вплоть до моей смерти, и так же будет реветь за окнами ветер, так же тускло будет гореть лампа под убогим зеленым абажуром, так же тревожно буду ходить я взад и вперед по моей комнате, так же будет сидеть около печки молчаливый, сосредоточенный Ярмола – странное, чуждое мне существо, равнодушное ко всему на свете: и к тому, что у него дома в семье есть нечего, и к бушеванию ветра, и к моей неопределенной, разъедающей тоске.
Мне вдруг нестерпимо захотелось нарушить это томительное молчание каким-нибудь подобием человеческого голоса, и я спросил:
– Как ты думаешь, Ярмола, откуда это сегодня такой ветер?
– Ветер? – отозвался Ярмола, лениво подымая голову. – А паныч разве не знает?
– Конечно, не знаю. Откуда же мне знать?
– И вправду не знаете? – оживился вдруг Ярмола. – Это я вам скажу, – продолжал он с таинственным оттенком в голосе, – это я вам скажу: чи ведьмака народилась, чи ведьмак веселье справляет.
– Ведьмака – это колдунья по-вашему?
– А так, так… колдунья.
Я с жадностью накинулся на Ярмолу. «Почем знать, – думал я, – может быть, сейчас же мне удастся выжать из него какую-нибудь интересную историю, связанную с волшебством, с зарытыми кладами, с вовкулаками?..»
– Ну, а у вас здесь, на Полесье, есть ведьмы? – спросил я.
– Не знаю… Может, есть, – ответил Ярмола с прежним равнодушием и опять нагнулся к печке. – Старые люди говорят, что были когда-то… Может, и неправда…
Я сразу разочаровался. Характерной чертой Ярмолы была упорная несловоохотливость, и я уж не надеялся добиться от него ничего больше об этом интересном предмете. Но, к моему удивлению, он вдруг заговорил с ленивой небрежностью и как будто бы обращаясь не ко мне, а к гудевшей печке:
– Была у нас лет пять тому назад такая ведьма… Только ее хлопцы с села прогнали!
– Куда же они ее прогнали?
– Куда!.. Известно, в лес… Куда же еще? И хату ее сломали, чтобы от того проклятого кубла и щепок не осталось… А саму ее вывели за вышницы и по шее.
– За что же так с ней обошлись?
– Вреда от нее много было: ссорилась со всеми, зелье под хаты подливала, закрутки вязала в жите… Один раз просила она у нашей молодицы злот (пятнадцать копеек). Та ей говорит: «Нет у меня злота, отстань». – «Ну, добре, говорит, будешь ты помнить, как мне злотого не дала…» И что же вы думаете, панычу: с тех самых пор стало у молодицы дитя болеть. Болело, болело, да и совсем умерло. Вот тогда хлопцы ведьмаку и прогнали, пусть ей очи повылазят…
– Ну, а где же теперь эта ведьмака? – продолжал я любопытствовать.
– Ведьмака? – медленно переспросил, по своему обыкновению, Ярмола. – А я знаю?
– Разве у нее не осталось в деревне какой-нибудь родни?
– Нет, не осталось. Да она чужая была, из кацапок чи из цыганок… Я еще маленьким хлопцем был, когда она пришла к нам в село. И девочка с ней была: дочка или внучка… Обеих прогнали…
– А теперь к ней разве никто не ходит: погадать там или зелья какого-нибудь попросить?
– Бабы бегают, – пренебрежительно уронил Ярмола.
– Ага! Значит, все-таки известно, где она живет?
– Я не знаю… Говорят люди, что где-то около Бисова Кута она живет… Знаете – болото, что за Ириновским шляхом. Так вот в этом болоте она и сидит, трясьця ее матери.
«Ведьма живет в каких-нибудь десяти верстах от моего дома… настоящая, живая, полесская ведьма!» Эта мысль сразу заинтересовала и взволновала меня.
– Послушай, Ярмола, – обратился я к полесовщику, – а как бы мне с ней познакомиться, с этой ведьмой?
– Тьфу! – сплюнул с негодованием Ярмола. – Вот еще добро нашли.
– Добро или недобро, а я к ней все равно пойду. Как только немного потеплеет, сейчас же и отправлюсь. Ты меня, конечно, проводишь?
Ярмолу так поразили последние слова, что он даже вскочил с полу.
– Я?! – воскликнул он с негодованием. – А и ни за что! Пусть оно там Бог ведает что, а я не пойду.
– Ну вот, глупости, пойдешь.
– Нет, панычу, не пойду… ни за что не пойду… Чтобы я?! – опять воскликнул он, охваченный новым наплывом возмущения. – Чтобы я пошел до ведьмачьего кубла? Да пусть меня Бог боронит. И вам не советую, паныч.
– Как хочешь… а я все-таки пойду. Мне очень любопытно на нее посмотреть.
– Ничего там нет любопытного, – пробурчал Ярмола, с сердцем захлопывая печную дверку.
Час спустя, когда он, уже убрав самовар и напившись в темных сенях чаю, собирался идти домой, я спросил:
– Как зовут эту ведьму?
– Мануйлиха, – ответил Ярмола с грубой мрачностью.
Он хотя и не высказывал никогда своих чувств, но, кажется, сильно ко мне привязался, привязался за нашу общую страсть к охоте, за мое простое обращение, за помощь, которую я изредка оказывал его вечно голодающей семье, а главным образом за то, что я один на всем свете не корил его пьянством, чего Ярмола терпеть не мог. Поэтому моя решимость познакомиться с ведьмой привела его в отвратительное настроение духа, которое он выразил только усиленным сопением да еще тем, что, выйдя на крыльцо, из всей силы ударил ногой в бок свою собаку – Рябчика. Рябчик отчаянно завизжал и отскочил в сторону, но тотчас же побежал вслед за Ярмолой, не переставая скулить.
III
Дня через три потеплело. Однажды утром, очень рано, Ярмола вошел в мою комнату и заявил небрежно:
– Нужно ружье почистить, паныч.
– А что? – спросил я, потягиваясь под одеялом.
– Заяц ночью сильно походил: следов много. Может, пойдем на пановку?
Я видел, что Ярмоле не терпится скорее пойти в лес, но он скрывает это страстное желание охотника под напускным равнодушием. Действительно, в передней уже стояла его одностволка, от которой не ушел еще ни один бекас, несмотря на то, что вблизи дула она была украшена несколькими оловянными заплатами, наложенными в тех местах, где ржавчина и пороховые газы проели железо.
Едва войдя в лес, мы тотчас же напали на заячий след: две лапки рядом и две позади, одна за другой. Заяц вышел на дорогу, прошел по ней сажен двести и сделал с дороги огромный прыжок в сосновый молодняк.
– Ну, теперь будем обходить его, – сказал Ярмола. – Как дал столба, так тут сейчас и ляжет. Вы, паныч, идите… – Он задумался, соображая по каким-то ему одному известным приметам, куда меня направить. – …Вы идите до старой корчмы. А я его обойду с Замлына. Как только собака его выгонит, я буду гукать вам.
И он тотчас же скрылся, точно нырнул в густую чащу мелкого кустарника. Я прислушался. Ни один звук не выдал его браконьерской походки, ни одна веточка не треснула под его ногами, обутыми в лыковые постолы.
Я неторопливо дошел до старой корчмы – нежилой, развалившейся хаты, и стал на опушке хвойного леса, под высокой сосной с прямым голым стволом. Было так тихо, как только бывает в лесу зимою в безветренный день. Нависшие на ветвях пышные комья снега давили их книзу, придавая им чудесный, праздничный и холодный вид. По временам срывалась с вершины тоненькая веточка, и чрезвычайно ясно слышалось, как она, падая, с легким треском задевала за другие ветви. Снег розовел на солнце и синел в тени. Мной овладело тихое очарование этого торжественного, холодного безмолвия, и мне казалось, что я чувствую, как время медленно и бесшумно проходит мимо меня…
Вдруг далеко, в самой чаще, раздался лай Рябчика – характерный лай собаки, идущей за зверем: тоненький, заливчатый и нервный, почти переходящий в визг. Тотчас же услышал я и голос Ярмолы, кричавшего с ожесточением вслед собаке: «У – бый! У – бый!», первый слог – протяжным резким фальцетом, а второй – отрывистой басовой нотой (я только много времени спустя дознался, что этот охотничий полесский крик происходит от глагола «убивать»).
Мне казалось, судя по направлению лая, что собака гонит влево от меня, и я торопливо побежал через полянку, чтобы перехватить зверя. Но не успел я сделать и двадцати шагов, как огромный серый заяц выскочил из-за пня и, как будто бы не торопясь, заложив назад длинные уши, высокими, редкими прыжками перебежал через дорогу и скрылся в молодняке. Следом за ним стремительно вылетел Рябчик. Увидев меня, он слабо махнул хвостом, торопливо куснул несколько раз зубами снег и опять погнал зайца.
Ярмола вдруг так же бесшумно вынырнул из чащи.
– Что же вы, паныч, не стали ему на дороге? – крикнул он и укоризненно зачмокал языком.
– Да ведь далеко было… больше двухсот шагов.
Видя мое смущение, Ярмола смягчился.
– Ну, ничего… Он от нас не уйдет. Идите за Ириновский шлях, – он сейчас туда выйдет.
Я пошел по направлению Ириновского шляха и уже через минуты две услыхал, что собака опять гонит где-то недалеко от меня. Охваченный охотничьим волнением, я побежал, держа ружье наперевес, сквозь густой кустарник, ломая ветви и не обращая внимания на их жестокие удары. Я бежал так довольно долго и уже стал задыхаться, как вдруг лай собаки прекратился. Я пошел тише. Мне казалось, что если я буду идти все прямо, то непременно встречусь с Ярмолой на Ириновском шляху. Но вскоре я убедился, что во время моего бега, огибая кусты и пни и совсем не думая о дороге, я заблудился. Тогда я начал кричать Ярмоле. Он не откликался.
Между тем машинально я шел все дальше. Лес редел понемногу, почва опускалась и становилась кочковатой. След, оттиснутый на снегу моей ногой, быстро темнел и наливался водой. Несколько раз я уже проваливался по колена. Мне приходилось перепрыгивать с кочки на кочку; в покрывавшем их густом буром мху ноги тонули, точно в мягком ковре.
Кустарник скоро совсем окончился. Передо мной было большое круглое болото, занесенное снегом, из-под белой пелены которого торчали редкие кочки. На противоположном конце болота, между деревьями, выглядывали белые стены какой-то хаты. «Вероятно, здесь живет ириновский лесник, – подумал я. – Надо зайти и расспросить у него дорогу».
Но дойти до хаты было не так-то легко. Каждую минуту я увязал в трясине. Сапоги мои набрали воды и при каждом шаге громко хлюпали; становилось невмочь тянуть их за собою.
Наконец я перебрался через это болото, взобрался на маленький пригорок и теперь мог хорошо рассмотреть хату. Это даже была не хата, а именно сказочная избушка на курьих ножках. Она не касалась полом земли, а была построена на сваях, вероятно, ввиду половодья, затопляющего весною весь Ириновский лес. Но одна сторона ее от времени осела, и это придавало избушке хромой и печальный вид. В окнах недоставало нескольких стекол; их заменили какие-то грязные ветошки, выпиравшиеся горбом наружу.
Я нажал на клямку и отворил дверь. В хате было очень темно, а у меня, после того как я долго глядел на снег, ходили перед глазами фиолетовые круги; поэтому я долго не мог разобрать, есть ли кто-нибудь в хате.
– Эй, добрые люди, кто из вас дома? – спросил я громко.
Около печки что-то завозилось. Я подошел поближе и увидал старуху, сидевшую на полу. Перед ней лежала огромная куча куриных перьев. Старуха брала отдельно каждое перо, сдирала с него бородку и клала пух в корзину, а стержни бросала прямо на землю.
«Да ведь это – Мануйлиха, ириновская ведьма», – мелькнуло у меня в голове, едва я только повнимательнее вгляделся в старуху. Все черты бабы-яги, как ее изображает народный эпос, были налицо: худые щеки, втянутые внутрь, переходили внизу в острый, длинный, дряблый подбородок, почти соприкасавшийся с висящим вниз носом; провалившийся беззубый рот беспрестанно двигался, точно пережевывая что-то; выцветшие, когда-то голубые глаза, холодные, круглые, выпуклые, с очень короткими красными веками, глядели, точно глаза невиданной зловещей птицы.
– Здравствуй, бабка! – сказал я как можно приветливее. – Тебя уж не Мануйлихой ли зовут?
В ответ что-то заклокотало и захрипело в груди у старухи: потом из ее беззубого, шамкающего рта вырвались странные звуки, то похожие на задыхающееся карканье старой вороны, то вдруг переходившие в сиплую обрывающуюся фистулу:
– Прежде, может, и Мануйлихой звали добрые люди… А теперь зовут зовуткой, а величают уткой. Тебе что надо-то? – спросила она недружелюбно и не прекращая своего однообразного занятия.
– Да вот, бабушка, заблудился я. Может, у тебя молоко найдется?
– Нет молока, – сердито отрезала старуха. – Много вас по лесу ходит… Всех не напоишь, не накормишь…
– Ну, бабушка, неласковая же ты до гостей.
– И верно, батюшка: совсем неласковая. Разносолов для вас не держим. Устал – посиди, никто тебя из хаты не гонит. Знаешь, как в пословице говорится: «Приходите к нам на завалинке посидеть, у нашего праздника звона послушать, а обедать к вам мы и сами догадаемся». Так-то вот…
Эти обороты речи сразу убедили меня, что старуха действительно пришлая в этом крае; здесь не любят и не понимают хлесткой, уснащенной редкими словцами речи, которой так охотно щеголяет краснобай-северянин. Между тем старуха, продолжая механически свою работу, все еще бормотала что-то себе под нос, но все тише и невнятнее. Я разбирал только отдельные слова, не имевшие между собой никакой связи: «Вот тебе и бабушка Мануйлиха… А кто такой – неведомо… Лета-то мои не маленькие… Ногами егозит, стрекочит, сокочит – чистая сорока…»
Я некоторое время молча прислушивался, и внезапная мысль, что передо мною сумасшедшая женщина, вызвала у меня ощущение брезгливого страха.
Однако я успел осмотреться вокруг себя. Большую часть избы занимала огромная облупившаяся печка. Образов в переднем углу не было. По стенам, вместо обычных охотников с зелеными усами и фиолетовыми собаками и портретов никому не ведомых генералов, висели пучки засушенных трав, связки сморщенных корешков и кухонная посуда. Ни совы, ни черного кота я не заметил, но зато с печки два рябых солидных скворца глядели на меня с удивленным и недоверчивым видом.
– Бабушка, а воды-то у вас, по крайней мере, можно напиться? – спросил я, возвышая голос.
– А вон, в кадке, – кивнула головой старуха.
Вода отзывала болотной ржавчиной. Поблагодарив старуху (на что она не обратила ни малейшего внимания), я спросил ее, как мне выйти на шлях.
Она вдруг подняла голову, поглядела на меня пристально своими холодными, птичьими глазами и забормотала торопливо:
– Иди, иди… Иди, молодец, своей дорогой. Нечего тут тебе делать. Хорош гость в гостинку… Ступай, батюшка, ступай…
Мне и действительно ничего больше не оставалось, как уйти. Но вдруг мне пришло в голову попытать последнее средство, чтобы хоть немного смягчить суровую старуху. Я вынул из кармана новый серебряный четвертак и протянул его Мануйлихе. Я не ошибся: при виде денег старуха зашевелилась, глаза ее раскрылись еще больше, и она потянулась за монетой своими скрюченными, узловатыми, дрожащими пальцами.
– Э, нет, бабка Мануйлиха, даром не дам, – поддразнил я ее, пряча монету. – Ну-ка, погадай мне.
Коричневое сморщенное лицо колдуньи собралось в недовольную гримасу. Она, по-видимому, колебалась и нерешительно глядела на мой кулак, где были зажаты деньги. Но жадность взяла верх.
– Ну, ну, пойдем, что ли, пойдем, – прошамкала она, с трудом подымаясь с полу. – Никому я не ворожу теперь, касатик… Забыла… Стара стала, глаза не видят. Только для тебя разве.
Держась за стену, сотрясаясь на каждом шагу сгорбленным телом, она подошла к столу, достала колоду бурых, распухших от времени карт, стасовала их и придвинула ко мне.
– Сыми-ка… Левой ручкой сыми… От сердца…
Поплевав на пальцы, она начала раскладывать кабалу. Карты падали на стол с таким звуком, как будто бы они были сваляны из теста, и укладывались в правильную восьмиконечную звезду. Когда последняя карта легла рубашкой вверх на короля, Мануйлиха протянула ко мне руку.
– Позолоти, барин хороший… Счастлив будешь, богат будешь… – запела она попрошайническим, чисто цыганским тоном.
Я сунул ей приготовленную монету. Старуха проворно, по-обезьяньи, спрятала ее за щеку.
– Большой интерес тебе выходит через дальнюю дорогу, – начала она привычной скороговоркой. – Встреча с бубновой дамой и какой-то приятный разговор в важном доме. Вскорости получишь неожиданное известие от трефового короля. Падают тебе какие-то хлопоты, а потом опять падают какие-то небольшие деньги. Будешь в большой компании, пьян будешь… Не так чтобы очень сильно, а все-таки выходит тебе выпивка. Жизнь твоя будет долгая. Если в шестьдесят семь лет не умрешь, то…
Вдруг она остановилась, подняла голову, точно к чему-то прислушиваясь. Я тоже насторожился. Чей-то женский голос, свежий, звонкий и сильный, пел, приближаясь к хате. Я тоже узнал слова грациозной малорусской песенки:
Ой чи цвит, чи не цвит
Калиноньку ломит.
Ой чи сон, чи не сон
Головоньку клонит.
– Ну иди, иди теперь, соколик, – тревожно засуетилась старуха, отстраняя меня рукой от стола. – Нечего тебе по чужим хатам околачиваться. Иди, куда шел…
Она даже ухватила меня за рукав моей куртки и тянула к двери. Лицо ее выражало какое-то звериное беспокойство.
Голос, певший песню, вдруг оборвался совсем близко около хаты, громко звякнула железная клямка, и в просвете быстро распахнувшейся двери показалась рослая смеющаяся девушка. Обеими руками она бережно поддерживала полосатый передник, из которого выглядывали три крошечные птичьи головки с красными шейками и черными блестящими глазенками.
– Смотри, бабушка, зяблики опять за мною увязались, – воскликнула она, громко смеясь, – посмотри, какие смешные… Голодные совсем. А у меня, как нарочно, хлеба с собой не было.
Но, увидев меня, она вдруг замолчала и вспыхнула густым румянцем. Ее тонкие черные брови недовольно сдвинулись, а глаза с вопросом обратились на старуху.
– Вот барин зашел… Пытает дорогу, – пояснила старуха. – Ну, батюшка, – с решительным видом обернулась она ко мне, – будет тебе прохлаждаться. Напился водицы, поговорил, да пора и честь знать. Мы тебе не компания…
– Послушай, красавица, – сказал я девушке. – Покажи мне, пожалуйста, дорогу на Ириновский шлях, а то из вашего болота во веки веков не выберешься.
Должно быть, на нее подействовал мягкий, просительный тон, который я придал этим словам. Она бережно посадила на печку, рядом со скворцами, своих зябликов, бросила на лавку скинутую уже короткую свитку и молча вышла из хаты.
Я последовал за ней.
– Это у тебя все ручные птицы? – спросил я, догоняя девушку.
– Ручные, – ответила она отрывисто и даже не взглянув на меня. – Ну вот, глядите, – сказала она, останавливаясь у плетня. – Видите тропочку, вон, вон, между соснами-то? Видите?
– Идите по ней все прямо. Как дойдете до дубовой колоды, повернете налево. Так прямо, все лесом, лесом и идите. Тут сейчас вам и будет Ириновский шлях.
В то время когда она вытянутой правой рукой показывала мне направление дороги, я невольно залюбовался ею. В ней не было ничего похожего на местных «дивчат», лица которых под уродливыми повязками, прикрывающими сверху лоб, а снизу рот и подбородок, носят такое однообразное, испуганное выражение. Моя незнакомка, высокая брюнетка лет около двадцати – двадцати пяти, держалась легко и стройно. Просторная белая рубаха свободно и красиво обвивала ее молодую, здоровую грудь. Оригинальную красоту ее лица, раз его увидев, нельзя было позабыть, но трудно было, даже привыкнув к нему, его описать. Прелесть его заключалась в этих больших, блестящих, темных глазах, которым тонкие, надломленные посредине брови придавали неуловимый оттенок лукавства, властности и наивности; в смугло-розовом тоне кожи, в своевольном изгибе губ, из которых нижняя, несколько более полная, выдавалась вперед с решительным и капризным видом.
– Неужели вы не боитесь жить одни в такой глуши? – спросил я, остановившись у забора.
Она равнодушно пожала плечами.
– Чего же нам бояться? Волки сюда не заходят.
– Да разве волки одни… Снегом вас занести может, пожар может случиться… И мало ли что еще. Вы здесь одни, вам и помочь никто не успеет.
Молодой мужчина-повествователь, которого “судьба забросила на шесть месяцев в глухую деревушку Переброд Волынской губернии, на окраину Полесья”, нестерпимо скучает, а единственными его развлечениями стали охота вместе со слугой Ярмолой и попытки обучить последнего грамоте. Однажды, во время жуткой метели, герой узнает от обычно несловоохотливого Ярмолы о том, что верстах в десяти от его дома живет самая настоящая ведьма Мануйлиха, которая невесть откуда появилась в селе, а затем была выселена за его пределы за свои колдовские деяния. Возможность познакомиться с ней появляется быстро: как только потеплело, герой с Ярмолой отправляется на охоту и, заблудившись в лесу, натыкается на хату. Предположив, что здесь живет местный лесник, он заходит внутрь и обнаруживает там старуху “со всеми чертами бабы-яги, как ее изображает народный эпос”. Мануйлиха встретила героя неприветливо, но, когда он достал серебряный четвертак и попросил старуху погадать, та заметно оживилась. А в самый разгар гадания опять стала выпроваживать незваного гостя – в дом зашла внучка ведьмы, темноволосая красавица “лет двадцати – двадцати пяти”, которая показала герою дорогу домой и назвалась Олесей.
Все первые весенние дни образ Олеси не покидал мысли героя, и как только просохли лесные тропинки, он отправился в избушку колдуньи. Как и в первый раз, внучка встретила гостя куда приветливей, чем Мануйлиха. А когда гость попросил Олесю погадать ему, та призналась, что уже однажды раскинула на него карты, и главное, что она ему нагадала – что в этом году “падает вам большая любовь со стороны трефовой дамы с темными волосами”. А тем, “кто будет вас любить, вы много горя принесете”. Еще карты рассказали Олесе, что трефовой этой даме герой принесет позор, такой, который хуже смерти… Когда Олеся отправилась провожать гостя, она попыталась доказать ему, что ей и ее бабке принадлежит настоящий дар колдовства, и провела над ним несколько опытов. Потом герой пытается разузнать, откуда все-таки пришла Мануйлиха в Полесье, на что Олеся ответила уклончиво, что бабушка не любит говорить об этом. Тогда же герой впервые представляется – его зовут Иван Тимофеевич.
С этого дня герой стал частым гостем в избушке. Олеся всегда была рада его видеть, хоть и встречала сдержанно. А вот старуха была не особенно довольна, но Ивану удалось задобрить ее подарками, сыграло свою роль и заступничество Олеси.
Ивана очаровывала не только красота Олеси. Его привлек также ее самобытный ум. Множество споров между ними разгоралось, когда Иван пытался научно обосновать Олесино “черное искусство”. И, несмотря на разногласия, между ними возникла глубокая привязанность. Тем временем у персонажа испортились отношения с Ярмолой, который изначально не одобрил желания познакомиться с колдуньей. Не нравится ему и то, что обе ведьмы боятся церкви.
Однажды, когда Иван в очередной раз явился в избу, он застал колдунью и ее внучку в расстроенных чувствах: местный урядник приказал им убираться из хаты в двадцать четыре часа и пригрозил пустить их по этапам в случае непослушания. Герой вызывается помочь, и старуха не отказывается от предложения, несмотря на Олесино недовольство. Иван пытается упросить урядника не выгонять женщин из дома, на что тот возражает со словами о том, что они – “язва здешних мест”. Но, задобрив его угощениями и дорогими подарками, Иван добивается своего. Урядник Евпсихий Африканович обещает оставить в покое Мануйлиху и Олесю.
Но вот отношения Олеси и Ивана с этого времени изменились в худшую сторону, а любых объяснений Олеся старательно избегает. Тут Иван неожиданно и серьезно заболевает – шесть дней его “била ужасная полесская лихорадка”. И лишь после выздоровления ему удается выяснить отношения с Олесей, которая честно призналась, что избегала встреч с Иваном лишь потому, что хотела уйти от судьбы. Но, поняв, что это невозможно, призналась ему в любви. Иван ответил ей взаимностью. Но Олеся все не могла забыть про свое гадание. Но все-таки их любовь, несмотря на дурные предчувствия Ивана и злобу Мануйлихи, развивалась.
Тем временем служебные обязанности Ивана в Переброде были закончены, и все чаще приходила к нему мысль жениться на Олесе, забрать ее с собой. Убедив себя в правильности этого решения, он делает предложение любимой. Но Олеся отказывается, мотивируя отказ тем, что не хочет портить жизнь молодому, образованному барину. В итоге она даже предлагает Ивану просто поехать за ним, безо всякой женитьбы. У Ивана возникает подозрение, что ее отказ связан с боязнью церкви, на что Олеся говорит, что ради любви к нему она готова перебороть это свое суеверие. Она назначила ему встречу в церкви на следующий день, в праздник Святой Троицы, а Ивана охватило ужасное предчувствие.
На следующий день герой не успел вовремя попасть в церковь, задержавшись по служебным делам, а когда вернулся, застал у себя местного конторщика, который рассказал ему о сегодняшней “потехе” – деревенские девки поймали на площади ведьму, которой задали встряску, хотели вымазать дегтем, но той удалось сбежать. Действительно, Олеся пришла в церковь, отстояла обедню, после чего на нее накинулись деревенские бабы. Чудом вырвавшаяся Олеся пригрозила им, что они еще вспомнят ее и наплачутся досыта. Но все эти подробности Иван смог узнать позже. А пока же он помчался в лес, и застал в хате избитую Олесю без памяти, охваченную лихорадкой, и проклинающую его Мануйлиху. Когда Олеся пришла в себя, она рассказала Ивану о том, что нельзя им больше здесь оставаться, поэтому нужно им проститься. На прощание Олеся призналась, что жалеет, что нет у нее ребенка от Ивана.
Этой же ночью жуткий град обрушился на Переброд. А утром Ярмола, разбудивший Ивана, посоветовал ему убираться из деревни – град, который побил жито у половины села, по мнению деревенских, был наслан колдуньями из мести. И озлобленный народ начал уже было про Ивана “кричать недоброе”. Желая предупредить Олесю о грозящей ей беде, герой мчится в избу, где находит лишь следы спешного бегства и яркие красные бусы, которые остались единственной вещью на память об Олесе и ее нежной, великодушной любви…
Вариант 2
Молодого барина Ивана Тимофеевича на полгода судьба забрасывает в глухую деревушку на окраине Полесья. От скуки он охотится и обучает слугу Ярмолу грамоте. Как-то зимой слуга рассказывает: в местных лесах обитает настоящая ведьма. Раньше она жила в селе, но за колдовские деяния ее выгнали.
По весне барин с Ярмолой идут охотиться, сбиваются с пути и набредают на хату. Думали, дом лесника, оказалось – Мануйлихи. Похожая на бабу-ягу хозяйка неприветлива с гостями, но серебряный четвертак меняет дело – она даже соглашается погадать Ивану. В это время в дом вошла темноволосая девушка – внучка хозяйки, назвавшаяся Олесей.
Красота девушки покоряет сердце Ивана. Как только тропки просохли, он отправляется в лесную избушку. Старуха выражает недовольство, Олеся напротив приветлива с гостем. Он просит внучку погадать, та признается: уже раскидывала на него карты. Выпадает Ивану большая любовь со стороны трефовой дамы, но принесет он ей много горя и позор, который хуже смерти. Олеся вызывается проводить гостя. В пути девушка пытается убедить: они с бабкой обладают настоящим даром колдовства.
С того дня Иван стал частым гостем в доме Мануйлихи. Старуху удалось задобрить подарками, да и Олеся всегда вступалась за барина. Между молодыми людьми возникла привязанность. Он даже похлопотал перед урядником, чтоб оставил женщин в покое, когда тот намеревался выселить “язв здешних мест” и грозил пустить по этапу. Ярмола осуждает барина: обе ведьмы боятся церкви.
По непонятной причине Олеся начинает избегать Ивана. Неожиданная лихорадка свалила молодого человека на неделю. Лишь после выздоровления вернулся к выяснению отношений. Девушка сознается: хотела уйти от судьбы, но поняла – это невозможно. Олеся признается в любви к барину. Сам Иван давно питает к самобытной девушке нежные чувства и даже подумывает о женитьбе.
Служебные дела в Переброде подходят к концу. Иван решается сделать предложение. Однако Олеся не хочет портить жизнь образованному человеку, она готова ехать с ним просто так, без женитьбы. Иван думает, что отказ связан с боязнью церкви, но Олеся готова доказать обратное. Она назначает встречу в церкви на следующий день.
В праздник Святой Троицы Иван задерживается по делам, не успевает вовремя к назначенному месту, его мучат нехорошие предчувствия. Местный конторщик рассказывает явившемуся барину, как местные девки поймали на площади ведьму и задали встряску. Позже Иван узнает: Олеся была в церкви и отстояла обедню, потом на нее накинулись бабы. Она чудом вырвалась, пригрозив напоследок, что наплачутся досыта.
Иван мчится в лес. Олеся без памяти бьется в лихорадке, Мануйлиха во всем винит ухажера. Придя в себя, девушка прощается с любимым, сожалеет о неимении ребенка от Ивана. Она знает: им с бабкой нельзя оставаться в лесу.
Этой же ночью сильнейший град бьет жито у половины села. Деревенские считают это местью колдуньи и собираются идти в лес. Иван опережает местных, но застает в брошенной избе лишь красные бусы Олеси. Они становятся единственным напоминанием о нежной и великодушной любви.
Сочинение по литературе на тему: Краткое содержание Олеся Куприн
Другие сочинения:
- Олеся Характеристика литературного героя Олеся (Алена) – девушка 25-ти лет, живущая вместе с бабкой в лесу. Ее бабка Мануйлиха, пришлая из русских или из цыган, считалась в деревне ведьмой. За это жители прогнали ее с внучкой в лес. О. является Read More ......
- Иван Тимофеевич Характеристика литературного героя Иван Тимофеевич (Ванечка) – рассказчик, городской интеллигент, начинающий писатель. И. Т. по служебным делам оказывается в Полесье. Там, будучи на охоте и заблудившись в лесу, герой встречается с прекрасной Аленой (Олесей, по-полесски). После этой встречи Read More ......
- Познакомившись с творчеством А. И. Куприна, я отметила для себя основную тему его произведений – это воспевание чистой, непорочной, великодушной любви. Я перевернула последнюю страницу повести “Олеся” – моей любимой повести А. И. Куприна. “Олеся” глубоко затронула меня, я считаю Read More ......
- Познакомившись с творчеством А. И. Куприна, я отметила для себя основную тему его произведений – воспевание чистой, непорочной, великодушной любви. Я перевернула последнюю страницу повести “Олеся”, которая глубоко затронула меня. Произведение является гимном величайшей любви, которая, на мой взгляд, должна Read More ......
- Особое место в творчестве А. И. Куприна занимает тема любви. Писатель подарил нам три повести, объединенных этой прекрасной темой, – “Гранатовый браслет”, “Олеся” и “Суламифь”. Разные грани этого чувства показал Куприн в каждом из своих произведений, но неизменно одно: любовь Read More ......
- Познакомившись с творчеством А. И. Куприна, я отметила для себя основную тему его произведений – это воспевание чистой, непорочной, великодушной любви. Я перевернула последнюю страницу повести “Олеся” – моей любимой повести А. И. Куприна. “Олеся” глубоко затронула меня, я считаю Read More ......
- Произведениям замечательного русского писателя А. И. Куприна суждена долгая жизнь. Его повести и рассказы продолжают волновать людей разных поколений. В чем же их неиссякаемая чарующая прелесть? Наверное, в том, что они воспевают самые светлые и прекрасные человеческие чувства, зовут к Read More ......
Повесть «Олеся» Куприн (краткое содержание ее представлено ниже) написал в 1898 году. Это произведение довольно объемное, до него автор публиковал небольшие рассказы.
Краткое содержание. «Олеся» (глава 1 -3)
Героя, барина Ивана Тимофеевича, судьба вынуждает на шесть месяцев осесть в глухой деревушке на окраине Полесья. Единственное развлечение - охота с Ярмолой, местным нанятым полесовщиком. Герой, правда, пробовал учить Ярмолу грамоте от скуки, да тот не проявил к этому занятию большого интереса. Однажды зашел разговор о местных чудесах. Полесовщик рассказал, что раньше жила в деревне ведьма с маленькой внучкой, но крестьяне прогнали их, потому что у одной женщины умер ребенок, и селяне обвинили во всем ведьму. Через несколько дней барин заблудился в лесу и вышел к болоту, у которого увидел хату на сваях. Он зашел, попросил воды и хотел поговорить с хозяйкой, но старуха оказалась необщительной и стала выпроваживать его. Собираясь уходить, он столкнулся с высокой черноволосой девушкой и попросил проводить его до дороги. Познакомились, оказалось, это - Олеся.
Краткое содержание. «Олеся» (главы 1 -3)
Пришла весна. Герой давно не встречал Олесю, но все время думал о ней. Как только подсохла земля, он опять приходит в избушку на болоте. Сначала Олеся обрадовалась ему, а потом с грустью рассказала, что гадала на него на картах. Они показали, что герой неплохой человек, но очень слабый и своему слову не хозяин. Ждет его большая любовь с дамой треф, но даму из-за этой любви ожидает большое горе и позор в самое ближайшее время. Иван Тимофеевич просит девушку не верить в гадание, ведь карты часто врут. Но Олеся отвечает, что ее гадание - чистая правда.
После простого ужина Олеся провожает барина. Ему интересно, как происходит колдовство. Он просит Олесю поколдовать. Девушка соглашается, режет ему руку ножом, а потом останавливает кровь заговором. Но барину мало, он просит еще. Тогда она предупреждает, что может полностью подчинить себе его волю, и он упадет. Они идут дальше, но Иван Трофимович все время спотыкается на ровном месте и падает, чем очень смешит девушку.
После этого барин стал часто наведываться в лесную избушку. Он заметил, что Олеся большая умница, у нее образная и хотя читать и писать она не умела. Лесная красавица объяснила, что ее всему научила бабушка, которая была необычным человеком.
Однажды зашла речь о будущем, о том, хочет ли Олеся замуж. Она ответила, что ей нельзя венчаться, потому что запрещено заходить в церковь. Вся сила их рода не от Бога, а от него . А Богом они до последнего колена прокляты во веки веков. Барин не согласен, он уговаривает Олесю не верить в эти бабкины выдумки. Девушка осталась при своем мнении. Ярмола не одобряет походов барина к ведьмам.
Краткое содержание. «Олеся» (главы 4 -10)
Однажды Иван Трофимович застает Олесю в плохом настроении. Оказывается, к ним в избушку наведался урядник и потребовал покинуть его район. Барин предложил свою помощь. Олеся отказалась от нее, но бабушка согласилась.
Барин зазывает урядника к себе, угощает и дарит ему ружье. Тот на время оставляет женщин в покое. Но отношения барина, или паныча, как зовут его местные селяне, с Олесей портятся. Девушка встречает его неприветливо, они больше не гуляют по лесу, но он продолжает навещать избушку.
Иван Трофимович заболел и полмесяца не приходил к Олесе. Как только выздоравливает, сразу же навещает девушку. Она встречает его с радостью. Расспрашивает о здоровье, идет провожать. Иван Трофимович и Олеся признаются друг другу в любви. Олеся поясняет свою холодность тем, что пыталась избежать отношений, но, видно, от судьбы не уйдешь. Видно, что она готова ко всем неприятностям, которые были предсказаны ей гаданием, ведь она и есть эта трефовая дама. Она пообещала Ивану Трофимовичу, что ни о чем никогда не пожалеет.
Краткое содержание. «Олеся» (глава 11-14)
Барин с удивлением замечает, что, в отличие от его предыдущих отношений, с Олесей ему не скучно. Он с изумлением убеждается, что она наделена чуткостью и врожденным природным тактом. Но его служба здесь заканчивается, и вскоре ему нужно уехать. Он хочет жениться на девушке. Но она отказывается. Она говорит, что незаконнорожденная и не может бросить бабушку. Кроме этого, она не хочет связывать своего Ванечку по рукам и ногам - вдруг он полюбит другую женщину. Потом, когда Иван Трофимович предлагает забрать с собой бабушку, Олеся из благодарности спрашивает, хотел бы он, чтобы она побывала в церкви. Иван отвечает, что хотел бы.
Олеся решается ради своей любви зайти в церковь. Но ее замечают прихожане и начинают над ней издеваться. У церкви на нее нападает толпа женщин, они начинают избивать и рвать ее одежду, бросают в нее камнями. Чудом Олесе удается вырваться и убежать, но напоследок она громко угрожает толпе. Герой скачет в избушку, где находит избитую Олесю в бреду. Она говорит, что быть им вместе - не судьба. Им с бабушкой нужно уходить: если что-то случится - сразу же обвинят их. Ночью над селом прошел дождь с градом, у селян гибнет хлеб. Иван прибежал слишком поздно, избушка оказалась пуста…
Своеобразие повести Куприна в том, что в реалистический сюжет вплетены элементы мистического, таинственного, добавлен также фольклорный колорит. Повесть вошла в классику русской литературы, ее изучают в школе. Краткое содержание (Куприн, «Олеся») не дает возможности оценить поэтическую прелесть этого произведения. Чтобы насладиться им, прочтите повесть целиком.